Каста огня - Страница 95

Через три часа конвой янычар Гармонии войдет в теснину Квалаквези, узкий фьорд, над которым нависает скальный выступ…

Подвывая от блаженной ярости, Оди Джойс спрыгнул с верхушки утеса и понесся к застывшим внизу кораблям. Четыре судна, составляющие конвой, сверху казались игрушками, и на них кишмя кишели люди-муравьи. Расстрелянная передовая канонерка пылала, а на трех неуклюжих гравибаржах, находившихся под её охраной, царил полный кавардак. Янычары повстанцев метались по палубам, погибая от выстрелов невидимых снайперов и огня тяжелых орудий «Часовых», выстроившихся на гребне скалы. Сзади конвой настигал идущий на всех парах «Тритон» Айверсона — «Покаяние и боль» ломилось от серобоких, а к его носу, словно железный морской желудь, прилепился Мэйхен. Капитану пришлось отказаться от прыжка с высоты из-за массивного «Громового» доспеха.

«Я поведу всех в эту славную битву», — подумал юный пастырь.

— Обдерем ксенолюбов, братья! — взревел он. Корабли все быстрее вырастали под Джойсом, и парень открыл огонь из тяжелого стаббера, объявив о своем приближении шквалом пуль. Другие зуавы, несущиеся к конвою рядом с Оди, последовали его примеру и нашпиговали мятежников высокоскоростными зарядами. Вместе они казались воинством бронированных ангелов, нисходящих к огненному искуплению.

Луч ослепительного света мелькнул из орудийной установки внизу и попал в воина справа от юноши. Доспех взорвался, словно бурлящая сверхновая звезда из крови и стали. Рыцарь-пастырь ощутил потерю брата, словно удар в сердце; выругавшись, он повел тяжелым стаббером и изрешетил повстанцев, которые управляли смертоносной рельсовой пушкой. Выстрелить второй раз они не успели.

Навстречу зуавам с судов конвоя вспорхнула стая маленьких дисков. «Блюдца» неловко кренились, пытаясь направить в небо оружие, установленное снизу корпусов. Гикнув, Джойс пронесся через слой машин и раскидал их в стороны, будто поломанные волчки.

— Тормоза! — скомандовал Оди и включил толчковый двигатель на спине. У «Штормовых» доспехов не было настоящих прыжковых ранцев, но одноразовых ракет должно было хватить для смягчения посадки. Как только зуавы замедлились, шальной выстрел дрона пробил двигатель одного из рыцарей. Оставляя за собой клубы дыма, воин пронесся мимо Джойса и, будто реактивный снаряд, врезался в переднюю баржу. Превратив в лепешку нескольких янычар, человек-бомба насквозь пробил палубу и, видимо, повредил нечто жизненно важное внутри судна, которое мгновение спустя содрогнулось от взрыва. Из пробоины повалил черный дым, а юноша тут же обрушился в воцарившийся на корабле хаос.

Свирепо оскалившись, Оди завел циркулярки на запястьях брони и врезался в мятежников, наугад прорубая дорогу в задыхающейся, растерянной толпе. Кровь врагов окропила броню пастыря, придав ей багряный блеск, и сердце юноши запело.

— Кровь для Бога-Императора! — взревел он, впервые произнеся эти слова вслух.

— Здесь мы закончили, «Серебряная буря», — передал по воксу Вендрэйк, видя, что зуавы высадились, а канонерка Айверсона в секундах пути от конвоя. — План вы помните: к точке встречи, шагом марш!

Ловко орудуя рычагами, он отвел «Часового» от края утеса и развернулся. Дальше впереди каменистый склон резко обрывался в джунгли, но Хардин безоглядно припустил по нему, словно за шагоходом гналось проклятие. Возможно, так оно и было.

Возможно, капитана преследовала леди Проклятие, сидевшая в проржавевшем «Часовом», который вонял разрытой могилой и работал на нечестивых истинах.

«За тобою иду я, любовь моя», — вновь услышал Вендрэйк её напев, уже ближе — чуть ближе, как это было каждый раз. Напоенные Славой глаза капитана, словно фиолетовые лазеры, отслеживали каждую ямку и помеху на дороге, напрямую отдавая шагоходу приказы по натянутым нервам. Хардин пообещал Айверсону, что не станет сегодня принимать наркотик, зная при этом, что его слово чести ничего не стоит.

Я обесчестил себя в Троице. Просто не понимал этого, пока не оказался на Федре.

Как только «Тритон» соприкоснулся с хвостовой баржей, Хольт вдавил пусковой шпенек позаимствованного цепного меча. Злобная дрожь сотрясла металлический кулак комиссара, гармонично слившись с грохотом военных маршей, гремевших из наплечных динамиков Мэйхена. Пока остальные арканцы прятались в укрытиях, капитан рыцарей гордо стоял на носу канонерки и беспрерывно накрывал мятежников подавляющим огнем. Джон Мильтон казался гибридом танка и оркестра, музыка которого вплеталась в перестук тяжелого стаббера. С баржи отвечали разрозненными вспышками выстрелов, опалявших железную шкуру зуава, но Мэйхену было плевать.

— Пошли! — скомандовал Джон, прекращая огонь. Его однополчане вскочили на ноги, и Жомбор, последний корсар, метнул абордажный крюк. Вслед за этим с «Покаяния и боли» унеслась целая волна крючьев с тросами. Словно масса шипастых червей, они вцепились в борта баржи, связав корабли за миг до столкновения. Последовал удар, жестко встряхнувший бойцов, и серобокие яростно взревели, охваченные жаждой боя.

— За Провидение и Империум! — вскричал Айверсон, перепрыгивая узкую щель между судами. Его соотечественники, будто серые волки, бросились следом, сверкая штыками лазвинтовок. Они приземлились на палубу посреди толпы ошеломленных янычар, скорчившихся в укрытиях, и, прежде чем мятежники успели поднять оружие, комиссар набросился на них. Хольт орудовал клинком, рассекал, делал выпады и думал о Рив.